14 февраля День памяти выдающегося мастера контактного каратэ Сошу Сигеру Оямы, основателя стиля Ояма-каратэ.
Я был близко знаком с этим великим человеком, считаю его своим учителем.
Впервые решился предложить вашему вниманию несколько глав из книги Сигеру Оямы, которая вышла в Японии в 1984 году. Выражаю благодарность своему другу Владимиру Кудоярову за перевод книги с японского языка.
В настоящее время готовится полное издание книги.
Сигеру Ояма был необыкновенно простым человеком с огромным творческим потенциалом…
ВСТУПЛЕНИЕ
…В последнее время мои ученики из США, Европы и Японии выпускают много книг по искусству каратэ, написанных с юмором, но при этом они выставляют накопленное десятилетиями мастерство каратэ своим достижением, в котором они сумели воплотить свою неповторимость. Это немного беспокоит, но стиль их письма вызывает у меня восхищение.
Я далеко не сразу сел писать, а когда всё же взялся за перо и попробовал что-то сочинить, через час почувствовал, как напряглись мышцы в плече и руке. Но это только поначалу – вскоре ручка так и скользила по бумаге, словно хотела куда-то улететь.
Какой бы новизной ни отличались мои наблюдения, временами у меня были те же впечатления, что и у моих учеников. Бывало и так, что писать ничего не получалось, но упорство всегда помогало мне находить нужный путь.
Я приехал в Америку – страну, которая была для меня чем-то далёким, как Луна, когда мне едва исполнился 31 год. В Нью-Йорк я приехал, одолеваемый надеждой и тревогой, в полном одиночестве. В то время природа и я словно сошлись в поединке, проверяя друг друга на прочность. Но моя вера в свои способности помогала мне преодолевать все препятствия и совершенствовать навыки, силу и скорость.
В Америке, где живут люди разных национальностей, где разные религии, обычаи и языки, я впервые на себе ощутил, что такое жизнь, полная страданий и трудностей – а ведь именно так и жили наши далёкие предки-воины. И как бы ни звучало грозное слово «КЁКУСИН», в Америке его оказалось недостаточно, чтобы набрать учеников и создать хорошо отлаженную организацию каратэ. Чтобы представить Америке новый мир каратэ, мне всё время приходилось демонстрировать свои навыки и способности.
Уровень моего английского по приезде в США был на уровне фраз «ЭТО РУЧКА. Я МАЛЬЧИК», но сейчас разговорная речь мне даётся легко. Не могу сказать, что я особенно талантлив, но через каратэ мне удалось обратить внимание всех жителей этой страны на мою школу, заставить их поверить в мои силы. Вот уже 20 лет прошло, с тех пор как я приехал в США, и я решил, что здесь и останусь. Такой мой жизненный путь, и о нём я решил написать эту книгу.
Америка… Страна, которая меня вырастила, воспитала, дала мне силу. И в эту Америку я приехал почти 20 лет назад, с тревогой на душе. Но даже тогда надежда и азарт не покидали меня. Словно я чего-то ждал от Америки, казавшейся мне тогда неизведанной страной, «новым миром». Это было время, когда я лелеял в себе мечту – создать в Америке школу КЁКУСИН КАРАТЭ, пусть даже и ценой собственной жизни.
ГЛАВА I
Шёл 40-й год Сёва (1965).
За границей возрастал интерес ко всякого рода боевым искусствам. Как раз накануне ко мне обратились из генеральной штаб-квартиры Международной Федерации Кёкусин Каратэ с предложением поехать в США в качестве тренера каратэ. Согласившись ехать в Америку, я уволился из компании, решив посвятить оставшееся время тренировкам.
Однако тогда переговоры о моей поездке затянулись, она не состоялась. Лишившись поездки, я устроился на работу в нефтяную компанию «САНЪАЙ», но теперь я мог тренироваться только по вечерам. Вскоре вновь зашёл разговор о моей поездке в США, и вновь он затянулся, но на этот раз мне повезло – решение было принято окончательно.
В додзё, на втором этаже штаб-квартиры, прошла прощальная вечеринка, на которой присутствовали человек 20-30 гостей. Я сидел рядом с гендиректором и слушал его речь.
- Сигэру худощав, но, думаю, он вполне справится.
Но вскоре гендиректор перешёл от меня, для которого был организован этот банкет, к одному из моих учеников, сказав про того, что он «статный молодой человек, с хорошим воспитанием и характером. Его кандидатуру в Министерстве Экономического Развития выдвинул один влиятельный политик из ЛДПЯ, а его решение поступить в КЁКУСИНКАЙ поддержали представители японской деловой элиты. Если вы (он обратился ко всем присутствовавшим в додзё) хотите стать таким, как он, упорно тренируйтесь!».
В додзё приходили новые гости, вытеснившие меня на самое крайнее место. И всё же банкет прошёл весело.
С детства я старался быть незаметным, и теперь хорошо понимал: глава Федерации никак не рассчитывает на меня, хотя я был наиболее опытным инструктором каратэ в том додзё. До меня здесь работало несколько старших тренеров-сэмпаев, но вскоре все они вышли из Ассоциации Ояма. Я остался один.
Я начал заниматься КЁКУСИН КАРАТЭ в какой-то мере случайно, не потому, что хотел стать сильным драчуном или выдающимся каратистом. Дело в том, что после войны мой отец занимался благотворительностью, помогая молодёжи, нищей, но полной решимости бороться. В наш дом постоянно приходили какие-то люди. Оказалось, что среди них был и будущий глава нашей Федерации каратэ. Его тоже звали Ояма, но он не был нашим родственником.
Он часто тренировался у нас в саду, причём так рьяно, что никто не осмеливался к нему подойти – убил бы, если бы его побеспокоили.
Впрочем, эти занятия шли мне на пользу – он учил меня, как наносить удары, как их рассчитывать. Такой была наша встреча: меня и главы Федерации, меня и ОЯМА КАРАТЭ, а затем и КЁКУСИН КАРАТЭ.
С детства я мечтал побывать за границей, это желание тоже досталось мне от отца, ведь он всегда говорил: «Вот вырастешь, Ояма, обязательно посмотри мир!». В то время я и не рассчитывал, что найду за границей работу, но мне казалось, что там, в других странах, меня ждёт новый мир, полный приключений, которые так нужны настоящему мужчине. И такая жизнь как раз по мне!
17 июня 1965 г. я попрощался со своей семьёй и друзьями в Токийском Международном аэропорту Ханэда и приготовился к посадке на рейс авиакомпании «Northwest Orient», который доставит меня в Анкоридж (Чикаго), а затем и в Нью-Йорк. В первый раз я летел самолётом, в первый раз вообще летел, в первый раз покидал Японию. Ни один космонавт, направляющийся в неизведанную бездну космоса, не испытает больше одиночества и отчуждённости, чем я в тот день, когда садился в самолёт.
Войдя в салон самолёта, я быстро понял, что я единственный азиат на борту. Это сейчас всё по-другому: теперь на борту почти всех самолётов, приземляющихся в Японии, есть японские бортпроводники или по крайней мере кто-то, кто говорит по-японски. Но тогда на борту не было никого, кто бы знал мой язык. И как многие европейцы считают, что все восточные – одно и то же лицо, мне тоже казалось, что все американцы и европейцы не отличаются друг от друга.
Моё сердце билось от волнения – я был так напуган, что не мог никому смотреть в лицо. Если кто-то смотрел на меня, я сразу же переводил взгляд на стену, в потолок или на сидение – лишь бы избежать визуального контакта.
У меня был не очень хороший английский. Иногда я мог пропеть весь алфавит, выученный в детском саду, без единого пропуска, но это случалось лишь изредка. Ещё я мог считать до 10, потому что знал песню «Один маленький, два маленьких, три маленьких индейца». А после 10 – нет, не мог. И если счёт шёл после 11 и 12, я ничего не мог сказать.
До этого меня охватывало возбуждение при мысли о том, что я поеду в Соединённые Штаты. Мне было 30 лет, рост – 5-11 футов , так что я был выше среднестатистического японца. Я направлялся в США преподавать там каратэ, и это должно было стать для меня крупным приключением.
Но теперь, когда этот день наступил, опасения и тревоги неожиданно затмили мои мечты. Конечно, я был выше среднестатистического японца, но весил всего 130 фунтов . Мои друзья подсмеивались надо мной, говоря, что мои рёбра вполне сошли бы за стиральную доску. Во всех фильмах, что я смотрел, все американцы выглядели крупными и сильными. А что если моя техника каратэ и скорость окажутся неэффективными в работе с американцами? Что же мне тогда делать? Как я смогу вернуться домой? Как я смогу жить?
Моя мать наблюдала за мной в тот день и видела, как моё возбуждение постепенно перерастает в страх. Наконец, она отвела меня в сторону и сказала: «Если не поедешь сейчас, ты не поедешь никогда. И до конца жизни ты будешь сожалеть о том, что упустил такой шанс!».
- Сынок, не делай так! Иди вслед за своей мечтой! – напутствовала она меня.
Я думал, что страхи и опасения заполнили меня процентов на 90, но оставалось ещё 10% -моя уверенность в собственных силах, и я решил сосредоточиться на них. Я вспомнил о своих детских мечтах, о приключениях в далёких краях, о том, как я верил, что есть на свете места, ждавшие меня.
И всё же сейчас, находясь с глазу на глаз с реальностью, воплощённой в прежних мечтах, я был напуган. Иногда требуется немало мужества, чтобы идти вперёд вместе со своими желаниями.
Меня охватывал страх по мере того, как я поднимался на борт того самолёта. Я двигался подобно роботу с дистанционным управлением, а ведь тот, кто управляет, не способен на хорошее. Мне казалось, что все на меня смотрят, их слова впивались мне в спину подобно ножам.
Я нашёл своё место и посмотрел в окно, на мою семью и друзей – они махали мне рукой и кричали «Банзай! Банзай!». Но я знал, что они меня не видят. Я находился в пространстве с целым рядом окон, с людьми, которых не знал.
Никогда я не чувствовал себя таким потерянным и одиноким, как в тот момент, когда завёлся двигатель и самолёт поехал на взлётную полосу. Моя семья становилась всё меньше, пока совсем не исчезла из виду. Вскоре мы уже были в воздухе, позади остались аэропорт Ханэда, Токио, а затем и вся Япония.
Пути назад не было. Моя мечта становилась реальностью, и я должен был её реализовать.
После нескольких минут, проведённых в воздухе, случилось нечто странное. Моё сердцебиение замедлилось. Мои ладони перестали потеть. Моё дыхание пришло в норму. Я понял, что могу смотреть на остальных пассажиров самолёта, и стал смотреть им в лица. Они улыбались мне, и я понял, что могу улыбаться в ответ. Понимая, что пути назад уже нет, я смирился со своей судьбой, и ко мне вернулось прежнее возбуждение по поводу ожидавшего меня приключения.
Рядом со мной сидел американец G. I., которого, насколько я помню, звали Джим. Он был в Японии вместе с Вооружёнными силами США, и теперь возвращался домой. Он был очень возбуждён и много говорил – иногда, как мне казалось, слишком много, так что это уже действовало мне на нервы. Но он был забавным и немного говорил по-японски. Мой лексикон в сочетании с его японским, мои ещё более скромные знания английского, а также значительная доля жестов – всё это позволило нам вести беседу на протяжении всего полёта.
Мне удалось объяснить ему, что я лечу в Соединённые Штаты преподавать каратэ. Джим оглядел меня с ног до головы и спросил: «Ты серьёзно???» Я знал, о чём он подумал. Именно об этом я тоже думал полчаса назад.
Я помню ещё один разговор с ним. Своими руками он изобразил, как мне показалось, универсальную женскую фигуру, а затем отбросил руки от груди и сказал: «Знаешь, американки-то крупные!».
Затем он сказал: «А японки как свежие блинчики!» - и вновь приблизил руки к груди.
Я засмеялся, и он вслед за мной. Некоторые вещи свойственны всем в мире! И хотя это была непродолжительная беседа, она помогла мне расслабиться.
Я был очень возбуждён оттого, что летел в самолёте. Большую часть первой половины пути я просто смотрел в окно, наблюдая за всем, что мелькало внизу. Но после нескольких часов сидения на одном и том же месте, без движения, я больше не возбуждался. Теперь мне стало казаться, что я в тюрьме, и мне больше не суждено спуститься на землю.
Полёт из Токио в Анкоридж занял около 8 часов, ещё 7–8 часов потребовалось на путь до Чикаго. Когда мы приземлились в Чикаго (как я думал, для дозаправки самолёта), нам всем позволили встать с сидений и выйти из самолёта. Это был короткий отдых, когда так приятно снова ступить на землю и прогуляться.
Было уже около полуночи, когда мы приземлились в Чикаго. Судя по американским гангстерским фильмам, их основные сюжетные линии происходили именно в Чикаго, и я представлял себе его крупным оживлённым городом, в котором всегда что-то происходит. Но было темно, и всё, что я мог видеть, были другие самолёты. И ничего больше.
Джим подошёл ко мне и предложил пойти с ним. Мы пошли вдоль здания терминала к соседним воротам, затем к ещё одним воротам, и, наконец, к задним воротам. Мы свернули налево, потом направо, шли от ворот к воротам – и тут я окончательно запутался. И если бы мне надо было возвращаться к нашим воротам самостоятельно, я бы никогда не нашёл дорогу обратно.
Наше пребывание в Чикаго не было слишком долгим, к тому же, было уже поздно. Я забеспокоился – не опоздаем ли мы на самолёт. Может, зря я тогда пошёл вместе с Джимом, но я не знал, где я и как мне найти дорогу обратно, поэтому у меня не было другого выхода, кроме как остаться вместе с ним.
Джим нашёл телефон и сказал мне, что хочет позвонить. Он указал мне на стул, чтобы я сел, и, видя моё лицо, попросил не беспокоиться, просто сесть.
Он заговорил по телефону. Прошло 5 минут, затем ещё 5 минут. Он сильно возбудился, чуть не кричал – очень эмоциональный разговор.
Во время разговора Джим стал активно жестикулировать. Я не понимал, что происходит – в Японии мы все спокойно говорим по телефону, без какого-либо всплеска эмоций. Ну, разве что старики, которым настолько непривычен телефон, что они часто кланяются во время беседы и даже после того, как вешают трубку. И всё же тогда телефон ещё не был настолько распространён в Японии, пользовались им мало, а если и пользовались, то без всяких движений – ведь мы не видели собеседника.
Итак, впервые я наблюдал, как кто-то так эмоционально говорит по телефону.
Временами Джим смотрел на меня и жестами показывал, что всё в порядке и мне нет смысла беспокоиться. Но я чувствовал, как понемногу меня охватывает напряжение. Я беспокоился, и мне было неважно, с кем там говорит Джим – с матерью, отцом, женой или любовницей. Я просто хотел вернуться назад.
Я уставился на него, еле сдерживая своё желание просто подойти и заставить его повесить трубку. И хотя он не смотрел на меня, он чувствовал, как я прожигаю его взглядом насквозь. Он повернулся ко мне и улыбнулся. Я встал и вплотную приблизился к нему, показывая на свои часы.
В тот момент Джим улыбнулся, повесил трубку и пустился бежать. Я понял, что положение тревожно. Я бежал вслед за ним, и во время бега он пытался говорить со мной. Я не понимал, что он мне говорит, но до сих пор помню, что я говорил ему в ответ. Если бы я знал хоть какие-то ругательства, я бы послал его во все места, куда только можно послать.
Наконец мы достигли наших ворот, и мои худшие опасения оправдались: рядом никого не было.
Я почувствовал, как что-то будто прокололо мне пятки, и что вся моя энергия стала покидать меня, выплёскиваясь наружу. Мне казалось, что моё тело тает. Я еле держался на ногах.
У ворот стояли двое сотрудников аэропорта, которые сортировали билеты и занимались бумажной работой. Они увидели нас в тот самый момент, когда мы на них посмотрели. Мы все были в шоке, нас словно мороз пробрал по коже.
Джим обратился к сотрудникам, причём говорил он быстро, но те говорили ещё быстрее. Я не понимал ни слова, но мог чувствовать напряжение в их разговоре. Их слова вылетали как пули из пулемёта.
Моё сердце продолжало учащённо биться. Я молился и делал всё, что было в моих силах, чтобы удержаться на ногах. Джим указывал на меня. И тут я понял, что он использовал меня для оправдания своего опоздания на самолёт. Он обвинял меня, а я не мог постоять за себя, ведь я знал всего несколько фраз на английском, вроде «я мужчина», «это ручка». Я не знал, как сказать по-английски что-либо в своё оправдание, я мог только стоять и молиться.
Всё заняло буквально одну минуту, но мне казалось, будто прошли часы. Наконец, один из сотрудников авиакомпании «Northwest Orient» достал из стола телефон и стал по нему звонить...
(продолжение следует)
